Как-то в начале 1970-х годов американский журналист сказал мне: "Вы знаете, в Америке есть такое мнение, это недавно было написано в журнале Тайм, что Сахаров, хотя он и замечательный человек, в сущности, не более чем генерал без армии. Вы согласны?"

Я сказал: "Нет. Но не потому, что у Сахарова есть армия, а потому что он не генерал. Тем не менее, он играет более важную роль, чем весь генералитет советской армии". Люди, вошедшие в историю, могут быть, в первом приближении, поделены на вождей и пророков. Вожди указывают людям, что они могут сделать, и люди следуют за ними массами. Пророки и святые указывают людям, что они должны были бы делать, но не делают по недостатку мудрости или мужества. Массы не любят этого и платят раздражением, часто ненавистью. Роль пророков в истории, однако, не меньше, чем вождей. День за днем, год за годом их слова и пример воздействуют на образ мышления масс, что, в конечном счете, ведёт к эпохальным историческим переменам. Сахаров принадлежал к категории пророков и святых, но не к категории вождей. Даже среди диссидентов он не играл роли лидера в обычном смысле слова. Он никогда не побуждал людей следовать за собой. Наоборот, он следил за тем, чтобы его моральный авторитет не побудил кого-либо делать слишком смелые поступки, к которым человек не был еще подготовлен.

Смерть Андрея Дмитриевича вызвала проявление уважения и любви к нему со стороны масс, чего он не знал при жизни. Может быть, проживи он немного больше, он оказался бы центром кристаллизации массового движения, которое вывело бы страну из тупика. Может быть. А может быть, и нет. Наверное, он опять оказался бы на шаг впереди всех и в одиночестве. На его похоронах, которые транслировались телевидением по всему свету, мне бросился в глаза один из плакатов: "Прости нас!". Так обращаются к святому, не к лидеру.

Я познакомился с Андреем Дмитриевичем осенью 1968 года. Я написал эссе под названием "Инерция страха" и запустил в самиздат. Мне хотелось узнать мнение Сахарова. Я попросил общего знакомого передать работу Андрею Дмитриевичу. Он нашел ее интересной, и мы встретились. Годом позже у меня возникла идея, что было бы хорошо, если бы представительная группа ученых, академиков, объяснила правительству и народу, что демократизация необходима не только сама по себе, но и для успешного развития экономики. Я составил предварительный текст письма к правительству, в котором начавшиеся тогда неудачи в экономике объяснялись, как следствие тоталитарной политической системы, и предсказывалось, что если политическая система не будет модернизирована, то и экономика придет к полному и непоправимому упадку. Не будучи академиком, я пришел к Сахарову с предложением собрать десять-двадцать подписей академиков под такого рода письмом. Сахарову понравился текст. "Но я не уверен, - сказал он, - что я найду хотя бы трех академиков, которые согласятся участвовать в этом, не то что двадцать. Я все же попробую."

Возвращаясь к теме о вождях и пророках, хочу отметить, что Сахарову была абсолютно чужда тенденция лидеров всегда оказываться правыми и все знающими наперед. Хотя он был тверд как скала в отношении основных принципов, он очень часто говорил "Не знаю" или "Я не уверен". Я вспоминаю один вечер в моей квартире. Было нечто вроде неформального семинара. Присутствующие были, в большинстве, гуманитарии, но было и несколько физиков, в том числе и Андрей Дмитриевич. Обсуждалось нечто по философии истории, я сейчас уже не помню, что именно. Андрей Дмитриевич сидел молча, внимательно слушая говоривших. Кто-то спросил его: "А вы что думаете, Андрей Дмитриевич?". Сахаров сказал: "Ну, я, пожалуй, недостаточно знаю о предмете. Когда один говорит, я соглашаюсь. Потом, когда другой доказывает противоположное, я опять соглашаюсь." Все засмеялись, а я подумал: "Господи, я знаю не больше чем он, а ведь только что горячо доказывал что-то".